Маркс, создавший бессубъектную теорию самовозрастания капитала, исходил из наличной структуры спроса. Здесь дала о себе знать заимствованная у материалистов XVIII века' натуралистическая трактовка "первичных потребностей" - в еде, одежде, жилище и т.п., как изменных. Меняются лишь средства довлетворения этих потребностей: исторические эпохи, якобы, отличаются не тем, что производится, а тем, как производится, какими средствами производства.
На самом деле спрос сегодня является не менее изменчивым, чем производственные технологии.
И предприниматель начинает не с технологического, а с социального открытия: с открытия новых или "экспликации" скрытых, еще не явленных в сознании потребностей, а значит, новых рынков. Ясно, что всякий новый рынок сразу же не может быть массовым; новая потребность сначала
проклевывается как смутное томление немногих - и настоящий предприниматель первым улавливает
это томление своей социальной интуицией. Ясно, что в первую очередь это - мелкий предприниматель.
Крупным корпорациям с их гигантским производственным аппаратом недосуг заниматься предельно малыми сериями новой продукции - это невыгодно и неинтересно. Но для мелкого предпринимателя именно поиски новых, не занятых гигантами экономических ниш - единственный шанс. Здесь на
какое-то время он - монополист, но монополист особого рода, ничего общего не имеющий с "непреложными законами" концентрации и централизации производства. Он монополист не навсегда, не в качестве ведомственного "гегемона", подчинившего себе всех в рамках определенной отрасли и подотрасли - подобное допущение марксистской политической экономии вообще не применимо к рыночной экономике Запада4. Он, подлинно, калиф на час, монопольный изготовитель нового и сверхнового - ровно до тех пор, пока оно остается новым. Когда конкуренты опомнятся и принесут свои капиталы на новооткрытый рынок, а вслед за первыми из них сюда повернется и циклопический глаз промышленных гигантов, монопольная сверхприбыль новатора исчезнет и он станет перед выбором: остаться в рамках прежнего рынка, поменяв преимущества новизны на выгоды крупносерийности (массовости), что доступно, в сущности, не многим, или вновь пуститься в погоню за неизвестным.
Марксистская теория прогнозировала всенарастающую экономическую статику: монополия утверждает свое "окончательное" господство на внутренних рынках, затем захватывает внешние рынки, затем, когда все они уже захвачены, начинается борьба за передел мира и сфер влияния.
Это была лапласовская картина конечного мира, состоящего из конечного числа элементов и включающего конечное (исчислимое) число состояний. Но сегодня экономика открывает, а точнее, переоткрывает, возвращаясь к исконной картине пионеров буржуазного предпринимательства, тот мир,
который еще на заре нашего столетия представлен в теории относительности, - а затем квантовой механике и других разновидностях постклассического естествознания. В этом мире бесконечное не вовне, а внутри малых пространств, оно связано с различиями интенсивного и экстенсивного.
И. Гурьев справедливо подчеркивает, что <едва ли правомерен сам термин "монополия". Устойчивое "единовладение", исключающее внутриотраслевую конкуренцию, не сложилось. за всю историю высшей стадии капитализма ни в одной из его развитых стран, ни в одной из его достаточно крупных
ключевых отраслей. фактом стала не отраслевая монополия, а многоотраслевая корпорация>.
Здесь-то и обнаруживается, что гигантские корпорации и малые фирмы пребывают как бы в разных типах пространства: первые - в ньютоновском, вторые - в современном, квантовом. Их состязательность весьма напоминает ту, что описал Зенон в своей знаменитой апории "Ахиллес и
Черепаха". В своем макропространстве Ахиллес сразу же и бесповоротно побеждает Черепаху, сделав один гигантский шаг. Но Черепаха бесконечно дробит конечное пространство Ахиллеса и путем таких дифференциации находит бесконечно большое в бесконечно малом. Не так ли поступает и мелкий предприниматель, бесконечно дробя и дифференцируя экономическое пространство, находя все новые и новые стороны и нюансы там, где корпорациям-Ахиллесам, видится исчерпанность и пустота.
Таким образом, опыт мелкого предпринимателя, вопреки стереотипным представлениям о его архаичности, оказался "модернистским": экзистенциальную значимость для него имеют такие новейшие концепты, как неопределенность (сложность), бесконечность и стохастичность - отсутствие линейной зависимости между прошлым и будущим состояниями.
Нам уже приходилось описывать этот тип бытия человека в качестве исторического субъекта, имеющего дело не с предугаданной - подчиненной непреложным закономерностям и линейно направленной, а открытой - рисковой историей. Но стохастический опыт проникает не только в философию истории, но и в экономическую теорию: экономика является столь же открытой системой, что и история, и в этом смысле обе они бросают вызов великим сциентистским мифам "научно организованного будущего", будь то научный коммунизм или научная футурология.
Почти невероятное состоит в том, что рафинированный опыт новейшей науки в сущностных своих принципах совпал с традиционным опытом индивидуалистического предпринимателя - мелкого буржуа. Заслуга его в том, что он всегда отстаивал картину экономики с человеческим лицом, в центре которого стоит суверенный индивид, самостоятельный и неподотчетный в своих решениях. Неистребимость человеческого присутствия в современной Большой экономике чревата была самыми неприятными выводами для всех концепций ее "научного" регулирования сверху; она означала, что предприниматель не просто следует зову необходимости (принимающей в плановом и программированном обществе форму научно-административной директивы), а занимается свободным экономическим творчеством. Тем самым экономика снова становится гуманитарной наукой - наукой об экономическом человеке как продукте особого типа культуры и цивилизации (без этой оговорки понятие экономического человека сохраняло бы свой вещеподобный и обезличенный - сциентистский смысл). В теории экономического человека как цивилизационной теории, отражающей специфику западного типа жизнестроения, именно предпринимательская деятельность служит центральным моментом.
Этот момент в основном игнорировался марксизмом. Как отмечает В. Автономов, "в целом "Капитал" (Маркса. - АЛ.) безусловно подчеркивает именно пассивную сторону сознания и поведения хозяйственных субъектов, их функционирование как "необходимого подчиненного элемента системы
объективных экономических отношений", активная роль свободных предпринимателей., не сводимая к совокупному влиянию объективных обстоятельств, оставлялась без внимания".
Капиталист у Маркса выступает в двух ипостасях: собственника капитала и организатора
производства. Сторона собственности представлена у Маркса традиционалистски и натуралистически:
это то, что буржуа либо унаследовал, либо отнял (экспроприаторство первоначального накопления), В любом случае это - не его собственность, ее генезис - это некая "метареальность", находящаяся
вне логики самого капиталистического производства. Она, скорее, сродни традиционной военно-феодальной или кочевнической экономике захвата и перераспределения.
Вторая ипостась капиталиста относится к функциям организатора - командира производства.
В обеих этих функциях капиталист у Маркса выступает как исторически обреченный тип. Незаконность его собственности как захватническо-эксплуататорской дает повод для социального и нравственного протеста угнетенных; что касается его организаторских функций, то здесь его как дилетанта вытесняют специалисты в области промышленной организации труда и управления. Усиливающееся отделение капитала-функции от капитала-собственности интерпретируется как
свидетельство паразитизма буржуа, выталкиваемого в мусорную яму истории.
Однако если из мира научно-промышленной организации, где в самом деле доминируют специалисты, обратиться к МИРУ экономики, то мы увидим, что здесь главную роль играет творческая интерпретация мира человеческих потребностей, комбинаторика в сфере нового разделения труда, всегда остающегося несовершенным и незавершенным. Эту сторону предпринимательства как рисковой
деятельности, связанной, по выражению Ф. Хайека, с "процедурой открытия", всегда подчеркивал экономический либерализм. Так, Ж.-Б. Сэй видел в предпринимателе суверенного субъекта, "который берется за свой счет и риск и в свою пользу произвести какой-либо продукт".
Здесь главная методологическая трудность состоит в понимании того, что предпринимательская польза зависит не столько от эксплуатации находящихся в его воле рабочих, сколько от угадывания полностью независимой от него воли потребителя. "В системе свободной частной собственности, - утверждает Ж. Берти, - именно потребитель есть высший суверен, ибо он располагает средствами поощрять экономически правильное и наказывать ошибочное поведение производителей".
Особенность воли потребителя состоит в том, что в отличие от бюрократических предписаний больших и малых командиров производства, она не явлена демонстративным и недвусмысленным образом. Распознание ее - творческий акт, связанный в первую очередь с признанием потребителя в качестве суверенного лица. Предприниматель ведет с потребителем "сократический диалог", не поучая его и не навязывая ему свои истины, а "выпытывая" их у него, помогая потребителю "припомнить" себя во всем потенциальном многообразии запросов. Здесь, как и во
всяком диалоге равных партнеров, нет гарантий и предустановленных исходов.
Настоящее предпринимательство - это дискретная деятельность, осуществляемая не в рамках наличных предпосылок, а в сфере нововведений. А стоимость нововведений определяется не прошлым
временем их производства, не затратами, а будущим полезным эффектом.
Здесь и обнаруживается главный изъян трудовой теории стоимости: она предполагает, что стоимость определяется целиком в сфере производства и тем самым дана заранее - до того, как произошла встреча производителя с потребителем, Это выключение потребителя из процесса определения стоимости означало игнорирование того самого единства потребительной стоимости и стоимости, которое так настойчиво утверждал сам Маркс. В будущем это сыграло роковую роль, не только заложив основу затратной экономики "реального социализма", но и утопии безрыночного хозяйства вообще.
Трудовая теория стоимости не только заложила концептуальные основы диктатуры производителя над потребителем, но поместила обоих в госплановскую лапласовскую систему заранее известных", "рационально определяемых" отраслевых и межотраслевых пропорций и объемов производства.
Между тем, до того как произойдет встреча с сувереном потребителем, в принципе нельзя определить общественно-необходимое рабочее время, то есть отделить производство продукции, удовлетворяющей реальный спрос, от производства ради производства. Отрицание роли рыночного потребителя <делало политическую экономию союзником таких многообразных проявлений затратной концепции, как "планы по валу", планирование от достигнутого, таких антихозяйственных методов, как учет выполнения плана по затратам. В строительстве, по прогону транспортных средств и по массе сожженного топлива. На транспорте, по весу в производстве ряда видов машиностроительной продукции и т.д.>.
Всякая подмена стохастической неопределенности, связанной с диалогом множества конкурирующих производителей с суверенными потребителями, "преждевременной" определенностью директивного планирования, фиксированных цен и пропорций означает примерно то же самое, что и попытка описать на языке классической механики мир квантовых взаимодействий - чудовищную профанацию.
Не случайно единицей измерения в административно-командной экономике является не фирма, а предприятие, то есть объект, подчиненный скорее техническим, чем экономическим законам. Понятое таким образом предприятие в самом деле делает ненужным предпринимателя - субъекта творческих экономических решений. Ибо предприниматель - это то лицо, которое законодательствует вне самого производства: сначала выдвигает перспективную экономическую идею, впоследствии воплощаемую
техническими средствами в продукт, затем организует встречу готовой продукции с потребителем. То есть, в начальной стадии он интуитивно предвосхищает волю потребителя, в конечной - вступает в непосредственный диалог с ним, одновременно и поддакивая ему и убеждая, воздействуя, провоцируя.
Именно в этом пункте произошло столкновение неоконсервативной экономической теории не только с марксизмом, но и с кейнсианством. Один из клубов "новых правых", ведущих борьбу за ценности
экономического либерализма во Франции "Орлож", организовал серию соответствующих исследовательских проектов. Автор одного из них - Ж. Берти назвал марксистскую политическую экономию "политэкономией производителя". Если потребитель по своим интересам является демократом и фритредером - сторонником открытого общества, то производитель естественным образом тяготеет к
монополизму и протекционизму. Фигура собственника здесь - пограничная, она носит амбивалентный характер. Если речь идет о частной собственности, в особенности мелкой и средней, то лица, ее
представляющие, являются своего рода "депутатами" - выразителями массовой потребительской воли. Поскольку они целиком зависят от рыночного спроса, то"- только угождая потребителю, они могут выжить.
Напротив, различные виды государственной собственности, явной или скрытой, предполагают большую зависимость от бюджета, чем от рынка, и тем самым открывают дорогу расширению производства как самоцели - как синекуры производителей. Производители, избавленные от контроля потребителя, превращаются в своего рода промышленную мафию, разоряющую страну. Их интерес носит корпоративный характер, противостоящий интересам общества. Вот это, подчеркивает Берти, является тем существенным пунктом, который просмотрела марксистская теория. Она связывала с частной собственностью диктат предпринимателей по отношению к рабочим, но не видела вытекающего из нее диктата потребителя по отношению к производителю. Чем меньше размер частного предприятия, тем в большей степени, при прочих равных условиях, проявляется его экономическая сущность в качестве делегированной воли потребителя, выше его открытость внешней социальной среде.
Общедемократическая сущность мелкого предпринимательства в первую очередь проявляется в том, что оно целиком зависит от самой массовой воли - воли многомиллионных потребителей. Но, как показали теоретики неоконсерватизма, на суверенитет потребителя посягает не только марксизм.
Возникла многозначительная корреляция между влиянием марксизма на Востоке и кейнсианства - на Западе, Кейнсианская теория в одном существенном пункте поразительно напоминает марксистско-ленинскую: она принципиально не считается с суверенитетом массового сознания и полагает необходимым вносить в него извне новые потребности - подобно тому, как марксизм вносит в него передовую идеологию.
Вот что писал по этому поводу Дж. Гэлбрейт: "Регулирование спроса и управление им, по сути дела, является обширной и быстро растущей отраслью экономической деятельности, она охватывает громадную систему средств информации, почти всю рекламу, многочисленные прикладные исследования, и многое другое. Если говорить более определенно, то она управляет теми, кто покупает товары".
Марксистская теория управления сознанием трудящихся с помощью передовой идеологии и кейнсианско-технократическая теория управления сознанием потребителей во многом изоморфны. И та, и другая исходили из деления общества на ведущих и ведомых. Только влияние технократического "авангарда" - носителя всеобщих стандартов и эталонов поведения - на потребителя опиралось на престиж, на
социально-психологические механизмы, тогда как влияние нашего партийного авангарда на массу производителей базировалось на прямом переплетении духовной и политической, политической и
административно-хозяйственной власти.
Управление массовым сознанием в технократической и идеократической картине мира строится на двух принципиальных допущениях: 1) О его несуверенности и неадекватности - призрачности;
2) Об отсутствии каких-либо незыблемых субстанциальных начал, лежащих в его основе.
Из этого вытекала возможность и необходимость массового производства сознания - особой технологии получения сознания с заранее заданными свойствами.
В основе западной технологии лежал психоанализ - особая форма заподозривания сознания в том, что оно выражает вовсе не то, что хочет выразить - некую неосознанную и предопределенную необходимость (подсознательные комплексы и влечения). Как справедливо отмечает В, Франкл, "аналитический психоанализ грешен перед духовным в человеке дважды: перед субъективным духовным - духовной личностью - и перед объективным духовным - объективными ценностями. Одним словом, он виновен не только в деперсонализации, но и дереализации," На этом основана была вся технология потребительской манипуляции сознанием: тайные фобии, неудовлетворенные потребности и притязания в чем-то несостоявшейся личности.
Эти отношения в потребительском 'обществе, где потребляемая вещь выполняет знаковую функцию (знак престижа, приобщения к сильным, удачливым, современным и т.п.), А. Лефевр охарактеризовал как властные: "Знаки отнюдь не безобидны и не нейтральны: одни социальные группы их распространяют, другие - потребляют. Они являются знаками исключения или, напротив, приобщения в рамках социальной иерархии", эксплуатировались согласно механизмам компенсации, проекции, ложной самоидентификации. Ибо тот, "кто собирается манипулировать людьми, должен сначала овеществить их, а для этого внушить им доктрину пандетерминизма".
Аналогичная "технология заподозривания" сознания в неподпинности и самоотрицания духовности путем прояснения не всегда осознанной, но "единственно подлинной" мотивации - материального классового интереса, применялась ив марксизме.
А. Панарин. "Философия Политики"
Journal information